Неточные совпадения
Судебный пристав тотчас к нему приблизился. Алеша вдруг вскочил и
закричал: «Он болен, не верьте ему, он в белой горячке!» Катерина Ивановна стремительно встала со своего стула и, неподвижная
от ужаса, смотрела на Ивана Федоровича. Митя поднялся и с какою-то дикою искривленною улыбкой жадно смотрел и слушал брата.
К своему
ужасу он слышал, что пара уже гонится за ним. Лошадь устала и плохо прибавляла ходу. Где же одной уйти
от пары? Анфим уже слышал приближавшийся топот и, оглянувшись, увидел двух мужиков в кошевке. Они были уже совсем близко и что-то
кричали ему. Анфим начал хлестать лошадь вожжами.
Он убил ее, и когда посмотрел на ужасное дело своих рук, то вдруг почувствовал омерзительный, гнусный, подлый страх. Полуобнаженное тело Верки еще трепетало на постели. Ноги у Дилекторского подогнулись
от ужаса, но рассудок притворщика, труса и мерзавца бодрствовал: у него хватило все-таки настолько мужества, чтобы оттянуть у себя на боку кожу над ребрами и прострелить ее. И когда он падал, неистово
закричав от боли,
от испуга и
от грома выстрела, то по телу Верки пробежала последняя судорога.
Таким-то образом Сонька Руль, минуя рублевое заведение, была переведена в полтинничное, где всякий сброд целыми ночами, как хотел, издевался над девушками. Там требовалось громадное здоровье и большая нервная сила. Сонька однажды задрожала
от ужаса ночью, когда Фекла, бабища пудов около шести весу, выскочила на двор за естественной надобностью и
крикнула проходившей мимо нее экономке...
В руках у Арины Прохоровны
кричало и копошилось крошечными ручками и ножками маленькое, красное, сморщенное существо, беспомощное до
ужаса и зависящее, как пылинка,
от первого дуновения ветра, но кричавшее и заявлявшее о себе, как будто тоже имело какое-то самое полное право на жизнь…
Но сам не успевает пробраться к лестнице и, вижу, проваливается. Я вижу его каску наравне с полураскрытой крышей… Невдалеке
от него вырывается пламя… Он отчаянно
кричит… Еще громче
кричит в
ужасе публика внизу… Старик держится за железную решетку, которой обнесена крыша, сквозь дым сверкает его каска и кисти рук на решетке… Он висит над пылающим чердаком… Я с другой стороны крыши, по желобу, по ту сторону решетки ползу к нему,
крича вниз народу.
Народ отхлынул, как вода, и наездник остался один посреди улицы. Не дав образумиться Вихрю, Кирша приударил его нагайкою. Как разъяренный лев, дикий конь встряхнул своей густою гривой и взвился на воздух; народ ахнул
от ужаса; приказчик побледнел и
закричал конюхам...
Фома ударил себя руками в грудь и, стоя на коленях пред трупом, дико и громко
закричал… И весь трясся
от ужаса и безумными глазами все искал кого-то в зелени сада…
И белый как мел солдат, плача
от тоски,
от ужаса, тыкал в дверь дулом ружья и беспомощно
кричал...
«Как! в то время, когда у него сидит кардинал!» —
закричал аббатик, с
ужасом от меня отстраняясь, бросился к дверям и расставил крестом руки, показывая вид, что скорее умрет, чем меня пропустит.
Ясно, что круг ее действий должен был очень сузиться: она могла, например, восставать против
ужасов пытки, когда сама императрица неоднократно высказывала отвращение
от этой ненавистной судебной меры (см., например, два указа 15 января 1763 года); но когда потом обстоятельства привели к восстановлению тайной экспедиции и когда явился страшный Шешковский, тогда, разумеется,
кричать против пытки стало не очень повадно.
Пропев одну псалму, другую, я оглянулся… о,
ужас! пан Кнышевский стоит с поднятыми руками и разинутым ртом. Я не смел пошевелиться; но он поднял меня с лавки, ободрил, обласкал и заставил меня повторять петую мною псалму:"пробудись
от сна, невеста". Я пел, как наслышался
от него, и старался подражать ему во всем: когда доходило до высших тонов, я так же морщился, как и он, глаза сжимал, рот расширял и
кричал с тою же приятностью, как и он.
Я протянул ему ствол ружья, держась сам одной рукой за приклад, а другой за несколько зажатых вместе ветвей ближнего куста. Мне было не под силу вытянуть его. «Ложись! Ползи!» —
закричал я с отчаянием. И он тоже ответил мне высоким звериным визгом, который я с
ужасом буду вспоминать до самой смерти. Он не мог выбраться. Я слышал, как он шлепал руками по грязи, при блеске молний я видел его голову все ниже и ниже у своих ног и эти глаза… глаза… Я не мог оторваться
от них…
Она была
от чего-то в
ужасе и
кричала отчаянно: «Мамочка! мамочка!» Я обернул было к ней лицо, но не сказал ни слова и продолжал идти, но она бежала и дергала меня, и в голосе ее прозвучал тот звук, который у очень испуганных детей означает отчаяние.
От сильного и неожиданного толчка Цирельман упал на спину и опять увидел над собой темное, спокойное небо с дрожащими звездами. Лошади летели нестройным галопом, высоко подбрасывая задами; а Файбиш стоял в санях и, наклонившись вперед, без остановки, со всего размаха стегал кнутом. Цирельман обезумел
от ужаса. Он вскочил на колени, судорожно оплел руками ноги Файбиша и вдруг, сам не узнавая своего голоса,
закричал пронзительно и отчаянно.
Пальцы Норы похолодели, и сердце перестало биться
от минутного
ужаса… Тогда, закрыв глаза и глубоко переведя дыхание, она подняла руки над головой и, поборов привычным усилием свою слабость,
крикнула, точно в цирке...
Толпа густела-густела, мужик
кричал, и, цепенея
от ужаса, господин Прохарчин вдруг припомнил, что мужик — тот самый извозчик, которого он ровно пять лет назад надул бесчеловечнейшим образом, скользнув
от него до расплаты в сквозные ворота и подбирая под себя на бегу свои пятки так, как будто бы бежал босиком по раскаленной плите.
Пурцман с семейством устроился. Завесили одну половину — дамское — некурящее. Рамы все замазали. Электричество — не платить. Утром так и сделали: как кондукторша пришла — купили у нее всю книжку. Сперва ошалела
от ужаса, потом ничего. И ездим. Кондукторша на остановках
кричит: «Местов нету!» Контролер влез — ужаснулся. Говорю, извините, никакого правонарушения нету. Заплочено, и ездим. Завтракал с нами у храма Спасителя, кофе пили на Арбате, а потом поехали к Страстному монастырю.
То же самое заходило у него и теперь, когда его приметили в поле три мужика, наблюдавшие тучу за Долгим лесом. Егор в
ужасе бежал
от своего быка и махал на него руками,
крича: «Тпружъ! тпружъ!»
Увидав этого хронически преследовавшего врага, Егор Кожиён сейчас же
от него бежал куда глаза глядят, но бык вдруг неожиданно опять появлялся перед ним впереди, и тогда Кожиён останавливался в
ужасе, трясяся, махал руками и
кричал: «Тпружъ! тпружъ!» Если ему удавалось увернуться, то он бросался в противоположную сторону, а как и там тоже появлялся тот же самый призрак его больного воображения, то шорник метался по полям из стороны в сторону до тех пор, пока где-нибудь бык его настигал, и тогда Кожиён старался уж только о том, чтобы пасть ему между рогами и обхватить руками его за шею.
Ашанин почти одновременно с криком увидал уже сзади мелькнувшую фигуру матроса, упавшего со шлюпки, и буек, брошенный с кормы. Он успел бросить в воду спасательный круг, висевший на мостике, и, внезапно побледневший, охваченный
ужасом, дрожащим
от волнения голосом
крикнул во всю мочь здоровых своих легких...
Генеральша торопливо оправилась и зажгла спичкой свечу. Огонь осветил пред нею обросшую косматую фигуру майора Филетера Форова, к которому в исступлении самых смешанных чувств
ужаса, радости и восторга, припала полновесная Катерина Астафьевна. Увидев при огне лицо мужа, майорша только откинула назад голову и, не выпуская майора из рук,
закричала: «Фор! Фор! ты ли это, мой Фор!» — и начала покрывать поцелуями его сильно поседевшую голову и мокрое
от дождя и снега лицо.
От толчка в спину я пробежал несколько шагов: падая, ударился лицом о чье-то колено; это колено с силой отшвырнуло меня в сторону. Помню, как, вскочив на ноги и в безумном
ужасе цепляясь за чей-то рвавшийся
от меня рукав, я
кричал: «Братцы!.. голубчики!..» Помню пьяный рев толпы, помню мелькавшие передо мною красные, потные лица, сжатые кулаки… Вдруг тупой, тяжелый удар в грудь захватил мне дыхание, и, давясь хлынувшею из груди кровью, я без сознания упал на землю.
У меня похолодели руки, когда я подумал, как их много, как они страшны и как я далек
от выхода. Они спокойны, а если
крикнуть — «пожар!»… И с
ужасом я ощутил жуткое, страстное желание, о котором я не могу вспомнить без того, чтобы руки мои снова не похолодели и не покрылись потом. Кто мне мешает
крикнуть — привстать, обернуться назад и
крикнуть...
Сотня овец вздрогнула и в каком-то непонятном
ужасе, как по сигналу, бросилась в сторону
от отары. И Санька, как будто бы мысли овец, длительные и тягучие, на мгновение сообщились и ему, в таком же непонятном, животном
ужасе бросился в сторону, но тотчас же пришел в себя и
крикнул...
Все женщины только до пояса подобны богам, а ниже — дьяволы, и, говоря это, Лир
кричит и плюет
от ужаса.
Кричали не только дети,
кричал пронзительно и тоскливо хорошо знакомый старому гувернеру голос. Бедный Фридрих Адольфович даже побелел
от ужаса. Он со всех ног бросился к окну и, высунувшись в сад, громко спрашивал, что случилось.
Доннершварц, празднуя победу над Пропалым и помянув его полной чарой, расхрабрился и выехал на двор, но когда ропот
ужаса при новом нападении русских достиг до него, он совершенно обезумел
от страха и
кричал, что под замком есть надежное убежище в подземелье, куда он и советовал ретироваться.
Доннершварц, празднуя победу над Пропалым и помянув его полной чарой, расхрабрился и выехал на двор, но когда ропот
ужаса при новом нападении русских достиг до него, он совершенно обезумел
от страха и
кричал, что в замке есть надежное убежище в подземелье, куда он и советовал ретироваться.
Она была и чувствительна, как цветок недотрога: не могла без
ужаса видеть паука,
кричала, когда птичка вылетала из клетки, плакала
от малейшей неприятности и смеялась всякой безделице, как ребенок.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила
от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен,
закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с
ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что́ бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы Элен не выбежала из комнаты.